Форум

Моя мама ушла в мир иной 5 декабря 2013 года. Оставила описание своей жизни в тетрадях. Вот хочу поделиться с Вами дорогие мои друзья.
Скрытый текст

цитата:

Начинаю записи 20 января 2003 г.
11:20 января 2003 года ехала на работу и выходя из автобуса упала, сломала
ребро с левой стороны.
Сижу на больничном, поэтому появилось свободное время.
Опишу, что помню о своей жизни.
Я родилась в Москве 22 августа 1930 года. Родители жили на Вятской улице,
дом 24, кв. 6.
Это были два деревянных двухэтажных дома, один стоял по улице, другой
внутри двора. Мы жили на первом этаже во дворе. Был большой зелѐный
двор с травой, загорали и играли на траве. Мой отец привѐз маму из
Тульской области, Венѐвский р-он, село Прудище. Там у неѐ было 2 брата,
отец и мать. Братья - Егор и Гавриил. Ещѐ 2 брата жили в Москве, старший
Семѐн и младший Сергей мой крѐстный. Мой дед Илья был портным, я его
не видела, а на похороны моей бабушки Домны, я помню, ездила с мамой в
1933 году. Помню, что это было зимой, мы сидели где-то на станции и ночью
воры сняли с меня валенки, а мама плакала. По рассказам помню, что мою
прабабушку, т. е. бабушку моей мамы, убили из-за лошади, свои же
деревенские 2 парня. Она ездила зимой на лошади в соседнюю деревню
Озерки (км 2,5) и припозднилась. На суде они рассказывали, что она их
просила – возьмите лошадь, но не убивайте. Их поймали буквально на другой
день на базаре, когда они пытались продать лошадь. К моему стыду, я не
помню, как звали мою прабабушку. Когда еѐ отпевали в церкви, бабушка
Домна очень плакала, на что священник сказал: не надо плакать, за еѐ
убийство вам прощаются грехи до 6-го поколения.
Моя мама Акилина по паспорту, родилась в 1912 году 26 июля, но ей
приписали 2 года, когда брали в Москву. И в паспорте у неѐ стояло – 1910
год. И звали еѐ всю жизнь все – Лена. Иминины у неѐ 26 июня. Мой отец
Николай родился в Москве в 1909 году. Интересна очень история знакомства
его родителей, моего деда Алексея и бабушки Александры. Про бабушку
знаю, что она с детства была сиротой и воспитывалась у какого-то Тульского
дворянина, жила и работала до 16 лет с сенными девками, шили - вышивали.
Она родилась в 1870 году, можно сказать крепостное право ещѐ было живо.
А умерла зимой в 1942 году, похоронена на Ваганьковском кладбище. Она
была высокой, стройной, лицо красивое, глаза серые, нос прямой, очень
красивая даже уже в свои 72 года. Помещик, у которого она жила был
заядлый охотник, к нему в имение приезжали на охоту другие соседи. У
одного из них был егерем Алексей, к 30 лет холостой, но пьяница отчаянный
и вообще кутила, Рождественский. Вот бабушкин барин говорит, давай мы
его женим, по поговорке: «женится - остепенится». У меня есть для него
хорошая девка. Велели позвать бабушку, ей только исполнилось 16 лет. И
оженили их. И, говорят, правда, дед остепенился, пить бросил и всю жизнь
работал и заботился о семье. Бабушка рожала 16 раз, но в живых (к моменту
моего рождения) остались: Серафима, Мария, Лидия, Валентина, Антонина,
Клавдия и мой отец Николай. Был ещѐ один сын Алексей, но в 17 лет в
гражданскую войну пропал на фронте. Интересна судьба старшей дочери
тѐти Симы. Так как у бабушки было много детей, один дед работал, жилось
нелегко. Одна польская семья взяла Серафиму на воспитание по
договорѐнности до совершеннолетия. Они увезли еѐ куда-то в Польшу. Дали
ей прекрасное воспитание и муз. Образование – она играла на скрипке.
Хотела быть учительницей.
Вернулась, и еѐ высшее начальство определило в школу, в те самые Прудищи
Тульской обл. где жила наша мама. Село было красивое, зелѐное, речка,
красивая церковь при школе, в этом же домике тѐтя Сима и жила. А мой отец
и бабушка приезжали летом гостить. Там они с мамой и познакомились. Он
хорошо играл на гармошке. Когда маму отговаривали выходить за него
замуж она говорила: дурак – да гармошка. По деревенским понятиям он ни
пахать, ни сеять не умел, значит, работник никакой. Они поженились в 1929
году, а в 1930 родилась я.
Мамин старший брат дядя Сеня в 1914 году ушѐл солдатом на фронт и
надолго пропал без вести. До войны он был помолвлен с моей будущей
крѐстной Федосьей. Она ждала его почти 10 лет. И вот уже еѐ уговорили
выйти за другого, но накануне этой свадьбы пришѐл дядя Сеня. Он
оказывается, был в плену в Болгарии и во Франции. Ели лягушек, пережил
много. Вот судьба. А сам был щупленький, маленький, в чѐм душа. В 1931
году у них родился сын Владимир, а я до школы больше жила у них, чем
дома. Мы очень были дружны, школьником он был такой изобретательный,
особенно в области электричества. Хлебосольный в мать и отца. Он умер от
инфаркта на 41 году жизни, когда дочь его Наташа училась в 10 классе.
Теперь уже у неѐ сынок
Владимир, учится в институте, умный воспитанный, приятный парень, и
напоминает отца (деда).
Жили они напротив «Ударника» в 3-ем Галутвинском переулке, и моѐ всѐ
детство и юность прошли там. У нас была своя компания из хороших ребят и
девочек. В их доме жили всякие академики, профессора, люди науки. И моя
крѐстная тѐтя Феня работала в Академии наук лаборанткой, до самой пенсии.
Теперь на этом месте стоит «Президент – Отель». (где жили дядя Сеня и тѐтя
Феня, моя крѐстная). Мой крѐстный отец дядя Серѐжа жил в этом же доме на
1 этаже.
У них была маленькая комнатка 10 метров и ещѐ соседи. Его жена Ульяна
была очень жадная, я часто испытывала это на себе и все другие
родственники. Много подробностей, но об умерших плохо не говорят,
поэтому не буду. У них дочь Валя и сын Павел. Дядя Серѐжа пришѐл с войны
в 1945 году и умер от язвы желудка летом 1946 года. Помню, что его
хоронили в один день с Калининым. «Ударник» был нашим постоянным
кинотеатром и сеансы в основном 8 – 10 часов вечера. Ходили по Москве
ночь – полночь и всѐ было спокойно. Часто бывали в парке им Горького и
летом и зимой на катках. В нашей квартире на Вятской улице было 3
комнаты и кухня. Из кухни отдельный вход к тѐте Мане, комната метров 15 с
одним окном. От нашей комнаты была отгорожена комната для тѐти Вали, по
ширине стояла кровать и стул, всего метра 2. У нас комната метров 10, и
через неѐ ходили в комнату бабушки, которая была метров 15 – 16. В
бабушкиной комнате жили: бабушка, тѐтя Тоня и еѐ двое детей, Нина и Лѐва.
Ещѐ жила с бабушкой еѐ любимая и больная дочь Клавдия (тѐтя Капа),
которая лет в 13 каталась на катке, еѐ сбил парень на гагах и ударил коньком
в голову, думали, умрѐт, но она выжила, но стала психически больна. Иногда
на неѐ находило буйное состояние, она брала молоток или ещѐ что и
бросалась в первую очередь на бабушку. Мы очень боялись. Умерла она в
возрасте за 60 лет, легла вечером спать, и утром не проснулась. Ещѐ у нас в
квартире было страшилище – муж тети Вали, как она звала его « косточка»
мой. Костя его звали. Он здорово пил и был буйный, на всех бросался с
ножом. А перегородка у нас была не до самого потолка, на пол – метра ниже.
Летом 1940 года я была в пионер - лагере, когда он пьяный утонул в
Тимирязевском пруду. В родительский день приехали родители и сказали
мне об этом. Как же я плясала и радовалась на поляне, прости меня Господи.
И вот в проходной комнате жила наша семья, родители и брат Володя – 1935
г. р. Сестра Галя – 1937 г.р. сестра Людмила – 1939 г.р. и я. Мама работала на
фабрике, где вышивали вручную носовые платки, бельѐ и даже тюбетейке.
Утром в 6 часов она везла Люду в ясли с 2-х мес. А я перед школой (ходила
во 2 класс) везла на трамвае Володю и Галю по разным детским садам.
Володю у Динамо, а Галю на ул. 8-го марта. Сажали мне их в трамвай и
помогали выйти каждый раз сердобольные люди. Сама – то я была «от
горшка два вершка». Маленькая Людмила простудилась в яслях, было
воспаление лѐгких, а потом туберкулѐз. К началу войны у неѐ уже было
только одно лѐгкое. В июне 1941 года нас, как всегда, отправили с Лѐвкой в
пионер – лагерь в Солнечногорск, от него мы ещѐ шли куда –то пешком. А
Володю и Галю вывезли с детским садом на дачу в Малаховку. Мама
оставалась с Людой в Москве. Отца сразу взяли в московское ополчение, и
он пока был в Москве. Стали эвакуировать из Москвы детей и стариков. Пока
мы были в лагере, к дому подогнали машину и маму с Людой, бабушку,
Капу, тѐтю Валю и тѐтю Тоню с Ниной насильно посадили и отвезли на
Казанский вокзал в товарный эшелон, причѐм вещей никаких с собой они
взять не могли, поехали без тѐплых вещей. Остались в Москве тѐтя Маня и
тѐтя Лида, они работали на заводе, а их мужья на фронте. Детей у них
никогда не было . Когда немцы стали подходить к Москве и близко к
Солнечногорску наш лагерь срочно вывозили в сторону Москвы, чтобы
потом вывезти в Среднюю Азию, так мы слышали из разговоров взрослых.
Помню, что поезда стояли на путях, бомибили, а мы лежали на полу вагона.
В Москву нас привезли без потерь и так как родителей ни у кого уже здесь не
было, нас разместили в здании школы на Бутырской ул. 46. До войны там
была школа, а после войны райком партии и комсомола, а сейчас вроде
какое-то следственное управление МВД. Нам привезли соломы, постелили в
классах на полу, где мы и спали. Обедать нас водили на фабрику – кухню на
Хуторской. Шли мы цепочкой около стен домов, а когда бомбили, мы стояли,
прижавшись к стене. Так мы были дня 2 или 3, уже не помню. Однажды
утром приехали автобусы, нас построили парами, мы с Лѐвкой и стали
сажать в автобусы. Вдруг я вижу, бегут от ворот к нам тѐтя Маня и тѐтя
Лида, они узнали на заводе, что привезли детей. Они объяснили начальству,
где наши родные и что отец отвезет нас к матерям. Нас отдали. А Володя с
Галей всѐ ещѐ были в Малаховке. Отцу дали отпуск отвезти детей к
родителям. А эвакуировали их за Казань, Атнинский район. Это 150 км от
Казани и ещѐ 50 км на лошади. Большая татарская деревня в 600 домов с
мечетью и магазином. Там был богатый колхоз. Нашей семье выделили
отдельно дом с постройками. Хозяева жили на другой улице, а этот дом уже
приготовили для старшего сына. Отец съездил в Малаховку, забрал Галю и
Володю, и на следующее утро мы поехали на Казанский вокзал. Потом мы
слышали (когда вернулись в Москву), что тот детский сад в Малаховке
разбомбили. Ехали мы в Казань в товарном вагоне на верхней полке, а внизу
ехали какие-то татары. Они выходили ночью. И опять, как в 1933 году у меня
украли туфли, и в Казань я приехала босая. Папа вѐз кое-какие вещи для
бабушки и мамы. И ещѐ мы взяли беленькую эмалированную мисочку тѐти
Вали, она всегда из неѐ ела. А в дороге туалета нет, и неизвестно, где поезд
остановится, и сколько будет стоять. Папа приспособил эту мисочку под
горшок для детей, а выливали всѐ из окошечка, которое было у нас вверху
(арестантское). Приехали мы в Казань, я босая, и грязная миска. Отец пошѐл
куда -то на вокзал, а нам приказал на водокачке отмыть миску, и как
приедем, молчать, что в неѐ какали. Он принѐс мне туфли, купил, дали какой-
то талон, как эвакуированным. Потом на всяких перекладных добрались до
деревни. Больше всех обрадовалась тѐтя Валя своей мисочке. Но мы с Лѐвкой
каждый раз, когда она садилась есть, не могли сдержаться, хихикали. Она это
заметила и стала нас пытать. Мы раскололись. Все смеялись.
А она сказала, раз хорошо помыли, то она всѐ прощает и будет есть. Через
день мы проводили отца обратно. А наша Людочка там постепенно угасала.
Даже простого белого хлеба там не было. А ей нужна была и диета и
калорийное питание. Эвакуированным кое-что из питания выдавали, но мы
постоянно ходили голодными. В колхозе огромные поля были засеяны
горохом, это была постоянная наша еда. Когда его убирали, были большие
горы, их караулили старики с большими длинными палками, чтобы нас
отгонять. Они были такими дряхлыми, что ходить не могли, а сидели. Про
нашу жизнь в этой татарской деревне можно было бы рассказать очень
много. Русских женщин привлекли к колхозным работам, а детей маленьких
собирали на скотном дворе, вроде детского сада, с ними были наша мама и
ещѐ одна женщина. Детей кормили один раз в день, а мы большие (10-12 лет)
были на «подножном корму». Наша тѐтя Валя приобрела большую
известность в деревне благодаря умению гадать на картах. Здорово
предсказывала, сбывалось. Сначала нашей хозяйке, а потом другие стали
приходить и звать к себе. Я очень любила ходить с ней, всегда увязывалась за
ней. Там за гадание кое-что перепадало. Мы были во многих домах. Надо
отметить идеальную чистоту во всѐм. Обувь они оставляли на крыльце (в
основном это были калоши) и в дом входили в носках. С нашими русскими
деревенскими домами и не сравнить. С отцом велась переписка, ему
сообщили, что умирает Людочка. Он в Москве выхлопотал разрешение
привезти свою семью обратно, и ему дали какой-то специальный пропуск. Он
приехал в конце сентября, чтобы забрать маму и нас. Тут поднялся рѐв
бабушки и все просили, возьми и нас, что же нам умирать в чужом краю.
Отец плюнул и потащил всех: бабушку, Капу, тѐтю Валю, тѐтю Тоню с
Нинкой и Лѐвкой и нас четверых, и сам пятый. 12 человек. Договорился с
председателем колхоза, дали одну подводу, попутную, до ближайшей
станции 50 км. Мы выехали 1-го октября, шѐл первый раз снег. На телеге
сидели мама с Людочкой на руках и бабушка. Мы все шли за телегой. Иногда
сажали Вовку, Галю и Нинку. Ехали 2 дня, снег и холод, почти замѐрзли.
Где-то ночевали, помню на полу. Приехали на станцию ночью. Это был
какой-то разъезд. Одна небольшая будка метров 15, набитая битком. В это
время на руках у мамы умерла Людочка. Отец вывел нас детей на улицу и
строго приказал молчать, будут говорить, что ребѐнок спит. Надо было
довезти еѐ до Казани, чтобы похоронить на русском кладбище. Подошѐл
какой-то поезд, и мы поехали. Все стоя, только маме кто-то уступил место.
Помню, что говорили, до Казани 150 км. Приехали днѐм. Нас детей и
бабушку с Капой, вещи, оставили на площади вокзала, на улице. Мы сидели
целый день до вечера. Сначала взрослые похоронили Людочку на русском
кладбище, потом отцу надо было в казанском кремле у коменданта ещѐ раз
отметится и получить разрешение везти семью в Москву. К этому времени
немцы уже почти окружили Москву. Отцу дали предписание срочно
возвращаться в свою часть, а семье дали направление плыть от пристани на
пароме куда-то в сторону Чебоксар. Они пошли на пристань, где было масса
народа, грузили людей как дрова. Мама сказала: Коленька, лучше ты меня
сразу кинь с этой кручи в воду. Я там не поеду. Они вернулись к вечеру на
вокзал к нам. Отец принял решение – везти всех окольными путями в
Тульскую обл., где в деревне Прудищи жил дядя Егор и дядя Гавриил, а в
7км от них в деревне Ключово тѐтя Сима работала директором школы. Вот
такой оравой на разных товарниках, со многими пересадками он всѐ-таки
привѐз нас с мамой к еѐ братьям, а бабушку с Капой, тѐтю Валю и тѐтю
Тоню с детьми в Ключово к тѐте Симе в школу. А сам срочно вернулся в
Москву. У дяди Егора было уже 7 человек детей. Их домик стоял с одного
края деревни, ближе к барскому саду и к пасеке. Дядя Гавриил с семьѐй жил
на другом конце деревни. У него тоже было 7 человек детей. Мы сначала
поселились у дяди Егора. Он был бригадиром в колхозе. Когда немцы были
совсем близко, дядя Егор со старшим сыном Владимиром и дядя Гавриил
тоже со своим старшим сыном Владимиром (1926 г.р.) собрали колхозный
скот и погнали его от немцев, куда определили руководители района. Больше
от них никаких вестей не было. Жена дяди Егора была очень недовольна, что
мы у неѐ лишние рты. Каждый раз, как садились за стол, она со злостью
бросала ложки и причитала вслух, что понаехали дармоеды. Мама плакала и
молчала, хотя по хозяйству ей помогала. Наши отступали. Один раз у нас в
избе ночевали наши солдаты, человек 25 вповалку на полу. А днѐм у нас на
глазах солдаты опрокидывали свои грузовики, оттуда летели солдатские
новые сапоги, гимнастѐрки, бельѐ и т.п. шинели, кителя. Видно это был
интендантский полк. Сами быстро садились в машины и уезжали. Таких
грузовиков было много. Жители всю ночь таскали по своим домам и прятали.
Наша тѐтя Аксиния от своей жадности тоже таскала и прятала на огороде и в
погребах. В полкилометре за нашими домами был большак и всю ночь по
нему шли танки в сторону Венѐва. Как потом мы узнали, это были танки
Гудериана. А на утро мы увидели немцев воочию. Но это были две машины,
зашли в дом 3 немца, что-то пограбили и уехали. В этот день тѐтя Настя,
жена дяди Гавриила, забрала нас к себе. Ещѐ я пропустила, пред тем как
покинуть нашими войсками деревню, целый бой был за неѐ. На большаке
стояли пушки немцев, а посреди деревни - наши. И стреляли через наши
дома. Вся деревня сразу кинулась к церкви. Там вокруг ограды был такой
ров, вот в него мы все прыгали и там сидели, пока к вечеру перестали
бомбить и стрелять. На разведку пошла Валентина – «Казис» - еѐ кличка. В
доме-то ещѐ оставалась мать тѐти Аксюты 105 лет. Она уже не ходила и с
печки не слезала. Валентина вернулась, принесла к нашей радости каравай
хлеба. Потом все поползли домой, кто как. Много немцев пришло в деревню
уже когда мы были у тѐти Насти. Еѐ дочери Вере было тогда 17 лет. Верку
намазали сажей, одели тряпками и спрятали в чулане, она там лежала, как
бабка. Про немцев ходило много страшных слухов. Но у нас всѐ слава Богу
обошлось. Отступали они очень поспешно. Отбирали всѐ теплое. Вид они
имели плачевный. На ногах у них были какие-то суконные ботинки на
большой деревянной подошве. Пилотки одеты на шарфы, платки, и вообще
умотаны разными тряпками. Прошло сколько-то дней и мы с мамой пошли за
7км к тѐте Симе узнать, как у них дела. Школа большая, но одноэтажная, из
красного кирпича, стоит несколько в стороне от деревни, у реки. Там
останавливались наши солдаты, и немцы еѐ бомбили здорово. Вокруг школы,
и совсем рядом в ограде, на огороде упало 13 бомб, и ни одна не разорвалась,
они остались глубоко в земле до сих пор. Их засыпали землѐй и битыми
стѐклами. Позже, уже в 1944 году летом, когда я гостила у тѐти Симы, мы
играли на этих ямах и не боялись. Взрослые говорили о том, что это в
Германии на заводах действовали наши подпольщики, делали бомбы
холостыми. У тѐти Симы все были живы. Они рассказывали, что один немец
издевался над Лѐвкой, ставил его к стенке и целился. Он стоял несколько
часов молча, бледный как стенка. Ему было 10 лет. Но слава Богу всѐ
обошлось. Уже в декабре 1941 года взрослые надумали пробираться в
Москву. Пошли пешком мама и я, тѐтя Валя и тѐтя Тоня. Володю и Галю
оставили у тѐти Насти. Шли пешком 70 км до Каширы. Смутно помню, что 2
раза где-то ночевали, пускали добрые люди. Иногда от деревни до деревни
кто-то попутно подвозил. От Каширы ехали на поездах с пересадками, и
причѐм, не до самого вокзала в Москве, а выходили раньше, недоезжая,
потому что в Москву никого не впускали, возвращали, проверяли документы.
В конце-концов мы добрались до дома. Стѐкла все повыбиты, двери с петель
слетели, потому что бомба попала в дом № 26 рядом с нами. Потом это место
расчистили и сделали сквер с лавочками и клумбой по середине. Наша тѐтя
Маня одно время работала там сторожем. Целый месяц мама ходила по
разным инстанциям (и я с ней) чтобы опять прописаться и получить хлебные
карточки. И она устроилась дворником на нашей улице. Эту зиму 1941-1942
год школы не работали. Я помогала маме чистить снег. С улицы его возили в
корыте на санках во двор. Пока мы были без денег и без карточек нас
поддерживали тѐтя Маня с тѐтей Лидой, чем могли. В конце января 1942 года
мама поехала в деревню за Галей и Вовой. Она мне наказывала – молись за
меня. И я каждый день ложилась спать, накрывалась одеялом и молилась, как
могла. На верное Бог услышал мои молитвы, потому что пришлось ей
пережить, трудно представить. Еѐ не было целый месяц. Кое-как опять
окольными путями она добралась до деревни. Володя лежал весь опухший и
не вставал. Якобы ему дали мѐда а потом воды холодной попил. Но как
потом выяснилось в Москве, у него болели почки и он два месяца лежал в
больнице у зоопарка, я ездила к нему с передачами. В общем, забрала их
мама, на почтовой лошади довезли их до Венѐва (12 км). А там надо было
как-то добираться до Москвы. Поезда шли только товарные, в сторону
Москвы с разбитой техникой – танки, самолѐты. Забралась она с ними на
открытую платформу, посадила их под крыло самолѐта. На ходу ветер,
холод, чувствует, что дети замерзают. На каком-то разъезде поезд
остановился, и она увидела совсем близко водокачку и кипяток. Спрыгнула
взять горячей водички, попоить их, отогреть, а поезд – тю, тю, и ушѐл. Она
кричать во всѐ горло. Начальник станции телеграфировал, что едут одни
дети. Их где-то сняли и отвезли в приют. Галя хорошо помнит, как на них
одели какое-то казѐнное бельѐ у всех одинаковые платья. А мама их
разыскивала и нашла наконец, в этом приюте. Вот такое было у них
путешествие целый месяц. Я верю, что мои детские молитвы спасли их. Что
пришлось пережить маме в еѐ двадцать девять лет!
В сентябре 1942 года открылась наша школа, я пошла в 4 класс. В классах
стояли « буржуйки», мы сидели в пальто и шапках зимой писали в варежках.
Зима 1942 – 1943 года была холодной. Дома тоже топить было нечем, и мы –
детвора – поздними вечерами брали топор и ходили по улице, ломали заборы
и тащили доски домой. Школа № 214 была рядом с нашим домом. В ней ещѐ
в 1917 – 1920 годах учился мой отец, тѐтя Тоня, тѐтя Валя. В это время вся их
семья переболела сыпным тифом, от которого умер наш дед Алексей. У тѐти
Вали было осложнение на глаза, стала постепенно слепнуть. После войны
1941 – 1945 г. она состояла в обществе слепых. Как сейчас я знаю, у неѐ была
обыкновенная катаракта, но тогда еѐ не лечили. Летом 1943 года мы
переехали на Бутырскую улицу, дом 11, кв 2. Так как мама работала
дворником, ей дали комнату 12 метров в коммунальной многонаселѐнной
квартире. Это одноэтажное строение, прилепнѐнное к 2х этажному дому, в
глубине двора. У нас было 2 окна и под окном палисадник. ….24 июля 2007
г.
Оттуда я уезжала в 1951 году в г. Иркутск после окончания техникума и
потом в 1954 году в Ленинград. В Иркутск поезд шѐл 6 суток, очень
интересная дорога через всю страну. Чем запомнился Иркутск. Знаменитый
сибирский омуль в каждом магазине, кета свежая и солѐная, кедровые орехи
на каждом углу и замороженное молоко на базаре, в форме цветочного
горшка с палочкой по середине, за которую брать. Работала инженером
швейного отдела областного управления, ездила в командировки по области
с разными проверками: Кетой, Тулун, Тайшет, Зима, Черемхово. На станции
«Кетой» в то время строили город Ангарск, и строили его одни заключѐнные.
Места, где они строили, обносили толстым канатом и кругом стояли
охранники с автоматами на изготове, потому что были частые побеги.
Рассказывали, что за каждого пойманного зека солдатам платили 300 рублей.
Жить в городе было страшно, каждый день рассказы об убийствах, кражах, и
тому подобное просто рядом. Моя Зина Холопешина, с которой мы дружили
ещѐ со школы с 5-го класса, окончила техникум по металлам и на
распределении попросила направление тоже в Иркутск, вдвоѐм веселей.
Жили мы рядом со знаменитой Иркутской тюрьмой на одной улице, это на
другой стороне реки Ангара, и каждый день ходили на работу по большому
мосту через Ангару, зимой было свыше 40° мороза, хорошо у меня было
пальто с капюшоном, мост перейдѐшь – окоченеешь. Хозяйка нам сдавала
половину дома (комнату метров 20 и сени). Были 4 маленькие окна, которые
с улицы закрывались ставнями. А под окнами у нас как раз была пивнушка,
так по выходным мы даже днѐм сидели с закрытыми ставнями. Без конца
драки, вопли и прямо бьются об наши ставни. Вечером и ночью были даже
стоны, мы в ужасе не спали. Было плохо с хлебом, очереди огромные и
белый хлеб доставался нам редко. Из Москвы нам слали посылочки. Жена
Зининого старшего брата Андрея – Вера ездила проводником на поезде
Москва – Владивосток, мы еѐ встречали в Иркутске.
От производства ездили по знаменитому «Александровскому централу»
собирать кедровые орехи. Мужчины тепло одетые и в зимних шапках
большими колотушками били по стволам, шишки сыпались, и мы их
собирали. Ещѐ зимой домишки до крыши засыпало снегом, все двери
открывались внутрь, иначе не выйти, надо было прокапывать дорожку. Вот
так мне запомнился Иркутск. В декабре 1951 года я вернулась в Москву, а
Зина ещѐ там оставалась, надо было отработать 3 года, после окончания
техникума. Такие были законы, кто уклонялся – в тюрьму.
За свою жизнь я объехала весь Советский Союз, кроме Средней Азии.
Напишу, что помню
В школу я пошла в 1938 году. Была сразу отличницей и фотография моя
висела на доске почѐта. Невероятные вещи случаются в жизни. На Новый
Год 1938 – 1939 отличникам школы дали билеты на ѐлку в «Доме Союзов».
Мы собрались в школе и с учителями поехали на ѐлку. Было интересное
представление, наши места были от входа сразу направо, в мягких бархатных
креслах. Я была очень стеснительная на людях, и в антракте побоялась
попросить учительницу отвести меня в туалет, думала, вроде потерплю.
Второе отделение было большое, не утерпела, платье, рейтузы и бархат на
кресле были насквозь мокрые. Когда стали выходить, я боялась встать, потом
после всех побежала в раздевалку. Народу много все дети толпятся, теснота.
Вдруг вижу, идѐт билетѐрша с наших мест и что-то говорит нашей
учительнице. Та стала щупать всех детей подряд и добралась до меня. А
самое главное пришлось ехать домой на трамвае почти час, а на улице мороз.
Запомнилось на всю жизнь. Потом уже взрослой была в Доме Союзов много
раз. Судьба свела меня с директором Дома Союзов. Это была Ольга
Михайловна Морозова из отдела культуры ЦК КПСС, и я шила ей костюм –
тройку на еѐ пятидесятилетие. А однажды на концерте Сличенко пела вместе
с ним «Милая моя, ты услышь меня». У меня был хороший голос, и я всегда
пела в хорах и в школе и на работе. Мы с Галей (сестрой) сидели недалеко от
сцены, а он пригласил всех, петь с ним. И я запела, но кроме меня что-то
никто не запел. Так мы с ним вдвоѐм и пели. Когда я работала в СХКБ
(Специальное художеств. Конструкт. Бюро) много ездила в командировки по
Советскому Союзу. Наше Бюро работало в контакте с французским Домом
Моды «Кристиана Диора». Мы отбирали (покупали) у них модели с
оригинальными конструктивными разработками и потом внедряли их по
нашим Домам Моделей, по Союзу.
Прибалтика В Риге была на концерте в Домском Соборе, накупила пластинок
органной музыки.
Когда Коля служил в Риге, ездила к нему 2 раза. Их казарма была как раз
напротив кладбища Яна Райниса. Были на экскурсии в лагере смерти
«Саласпилс», в музее Яна Райниса на Рижском взморье. В Таллине была на
экскурсии в знаменитой Ратуши, на певческом поле, поднималась в
Вышгород. Это был 1965 год, к русским там относились очень плохо. В
Литве отдыхала в санатории «Вильнюс», там ещѐ хуже относились к
русским, но воздух там чудесный, санаторий расположен в местечке
Друскининкай. Русским отводились самые плохие процедуры и неудобное
время, когда даже по их же инструкциям процедуры нельзя принимать. Но
всѐ равно было интересно. Ходили в домик – музей Чурлѐниса. В 1979 году
отдыхала в Калининграде на Янтарном берегу ходили на мыс «Таран» -
самую западную точку Советского Союза. Сам Калининград видела мало,
только проездом. Очень понравился город Светлогорск, отдыхала месяц на
военной морской турбазе, много ходили в походы по всему побережью. Это
был 1979 год.
Начинала я писать дневник по настоятельной просьбе сестры Гали (теперь
царство ей небесное).
Она моложе меня на 7 лет, а умерла раньше меня (8 ноября 2009 года).
Всѐ во власти Божьей.
Продолжаю писать уже в 2011 году. Мне уже идѐт 81 год, пишу плохо.
Давление прыгает, голова кружится.